Неточные совпадения
— Самоубийственно пьет. Маркс ему вреден. У меня сын тоже насильно заставляет себя веровать в Маркса. Ему — простительно. Он — с озлобления на людей за погубленную жизнь. Некоторые
верят из глупой, детской храбрости: боится мальчуган темноты, но — лезет в нее, стыдясь товарищей, ломая себя, дабы показать: я-де не трус! Некоторые веруют по торопливости, но
большинство от страха. Сих, последних, я не того… не очень уважаю.
— Я думаю, что так чувствует себя
большинство интеллигентов, я, разумеется, сознаю себя типичным интеллигентом, но — не способным к насилию над собой. Я не могу заставить себя
верить в спасительность социализма и… прочее. Человек без честолюбия, я уважаю свою внутреннюю свободу…
«Наверное, он — не один таков. И, конечно, будет пороть, расстреливать. Так вот
большинство людей исполняют обязанности, не
веря в их смысл».
Дело пока ограничивалось беспощадным отрицанием всего, во что
верит, что любит, на что надеется живущее
большинство.
Вера наконец, почти незаметно для нее самой,
поверила искренности его односторонних и поверхностных увлечений и от недоверия перешла к изумлению, участию. У ней даже бывали минуты, впрочем редкие, когда она колебалась в непогрешимости своих, собранных молча, про себя наблюдений над жизнью, над людьми, правил, которыми руководствовалось
большинство.
Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного
большинства людей, — знал ты эту тайну иль нет?
Сравнительно с мужчинами они выглядят в
большинстве больными и старухами, и приходится
верить здешним чиновникам и поселенцам, которые жалуются, что с севера всякий раз присылают им одних только «завалященьких», а молодых и здоровых оставляют себе.
Вот Соловьев — тот хотя и говорил непонятно, как и прочее
большинство знакомых ей студентов, когда они шутили между собой или с девицами в общем зале (отдельно, в комнате, все без исключения мужчины, все, как один, говорили и делали одно и то же), однако Соловьеву она
поверила бы скорее и охотнее.
Если римлянин, средневековый, наш русский человек, каким я помню его за 50 лет тому назад, был несомненно убежден в том, что существующее насилие власти необходимо нужно для избавления его от зла, что подати, поборы, крепостное право, тюрьмы, плети, кнуты, каторги, казни, солдатство, войны так и должны быть, — то ведь теперь редко уже найдешь человека, который бы не только
верил, что все совершающиеся насилия избавляют кого-нибудь от какого-нибудь зла, но который не видел бы ясно, что
большинство тех насилий, которым он подлежит и в которых отчасти принимает участие, суть сами по себе большое и бесполезное зло.
Таково было и есть положение всех насилуемых, но до сих пор они не знали этого и в
большинстве случаев наивно
верили, что правительства существуют для их блага; что без правительств они погибли бы; что мысль о том, что люди могут жить без правительств, есть кощунство, которое нельзя даже и произносить; что это есть — почему-то страшное — учение анархизма, с которым соединяется представление всяких ужасов.
Большинство, если не все образованные люди нашего времени бессознательно стараются удержать прежнее общественное жизнепонимание, оправдывающее их положение, и скрыть от себя и людей несостоятельность его и, главное, необходимость усвоения того христианского жизнепонимания, которое разрушает весь строй существующей жизни. Они стремятся поддержать порядки, основанные на общественном жизнепонимании, но сами не
верят в него, потому что оно отжито и в него нельзя уже
верить.
В
большинстве случаев люди нашего времени не
верят в справедливость этого закона, презирают его, а все-таки повинуются ему.
Лишь от одних девушек веяло нравственною чистотой; у
большинства из них были высокие стремления, честные, чистые души; но они не понимали жизни и
верили, что взятки даются из уважения к душевным качествам, и, выйдя замуж, скоро старились, опускались и безнадежно тонули в тине пошлого, мещанского существования.
Но у нас, когда из десяти брачущихся едва ли есть один, которой не только не
верит в таинство, но не
верит даже в то, что то, что он делает, есть некоторое обязательство, когда из ста мужчин едва ли один есть уже неженатый прежде и из пятидесяти один, который вперед не готовился бы изменять своей жене при всяком удобном случае, когда
большинство смотрит на поездку в церковь только как на особенное условие обладания известной женщиной, — подумайте, какое ужасное значение получают при этом все эти подробности.
Те же, кого я уважал, кому
верил, — странно одиноки, чужды и — лишние среди
большинства, в грязненькой и хитрой работе муравьев, кропотливо строящих кучу жизни; эта жизнь казалась мне насквозь глупой, убийственно скучной.
Он не любил бескорыстно искусства, а любил славу; он не
верил в труд, в науку и хорошо знал, что как бы он ни играл свою роль, не только одно вдохновенно сказанное слово, но всякая горячая выходка увлечет
большинство зрителей и они станут превозносить его до небес.
Большинство людей христианского мира уже не
верит более в языческие основы, руководящие их жизнью, а
верит в христианские основы, признаваемые ими в своем сознании, но жизнь продолжает идти попрежнему.
Очень удивительно то, что
большинство людей тверже всего
верят самым старинным учениям о вере, таким, какие уже не подходят к нашему времени, а откидывают и считают ненужными и вредными все новые учения. Такие люди забывают то, что если бог открывал истину древним людям, то он всё тот же и точно так же мог открыть ее и недавно жившим и теперь живущим людям.
Постоянно нашептывают, что опасно открывать некоторые вещи
большинству людей. Говорят: «Мы знаем, что это неправда, но для народа это необходимо. Народу полезно
верить в это и потому можно сделать много зла, поколебав эту его веру».
Люди уже давно не
верят в старые обычаи, законы, учреждения, а все-таки подчиняются им, потому что каждый думает, что
большинство людей осудит его, если он откажется повиноваться. А между тем
большинство уже давно не
верит, а только каждый боится быть первым.
Верь, что в Содоме-то она сидит для огромного
большинства людей».
Мог ли русский народ признать своею государыней женщину, не знавшую по-русски, «великую княжну», о которой до того никто не слыхивал, ибо ни о браке императрицы Елизаветы, ни о рождении ею дочери никогда не было объявлено, а если и ходили о том слухи, то одни им
верили, а другие, составлявшие громадное
большинство, или не
верили, или вовсе не знали о существовании княжны Таракановой?
Хотя я и знаю, что
большинство людей так
верят в величие Шекспира, что, прочтя это мое суждение, не допустят даже возможности его справедливости и не обратят на него никакого внимания, я все-таки постараюсь, как умею, показать, почему я полагаю, что Шекспир не может быть признаваем не только великим, гениальным, но даже самым посредственным сочинителем.
Как
большинство женщин подобного практического склада, она любила Ивана Павловича просто за то, что он молодец собою, а притом расторопен, сметлив и ей послушен. Он ей во всем станет
верить: она его ни в чем не обманет — именно потому, что он ей очень нравится, и они вдвоем заживут в мире и согласии без всякого уважения, и возьмут с жизни на свой бенефис прехорошую срывку.
Сделавшись государем, он, конечно, не
верил в искренность расточаемых перед ним уверений в любви и преданности.
Большинство этих уверений и на самом деле не стоило доверия.
Пока
большинство людей, обманутое церковным учением, имея самое смутное понятие об истинном значении учения Христа, вместо прежних идолов, обоготворяло Христа-бога, его мать, угодников, поклонялось мощам, иконам,
верило в чудеса, таинства,
верило в искупление, в непогрешимость церковной иерархии, — языческое устройство мира могло держаться и удовлетворять людей.
Одни рабочие, огромное
большинство их, держатся по привычке прежнего церковного лжехристианского учения, не
веря уже в него, а
веря только в древнее «око за око» и основанное на нем государственное устройство; другая же часть, каковы все тронутые цивилизацией рабочие (особенно в Европе), хотя и отрицают всякую религию, бессознательно в глубине души
верят,
верят в древний закон «око за око» и, следуя этому закону, когда не могут иначе, ненавидя существующее устройство, подчиняются; когда же могут иначе, то самыми разнообразными насильническими средствами стараются уничтожить насилие.
Одни люди,
большинство рабочего народа, продолжая по преданию исполнять то, чего требуют церкви, и отчасти вера в это учение, без малейшего сомнения
верят, именно
верят, и в то, возникшее в церковной вере и основанное на насилии государственное устройство, которое ни в каком случае не может быть совместимо с христианским учением в его истинном значении.
Она
верит, что изъявление воли
большинства, механический подсчет голосов всегда должны вести к добрым результатам.
Так что в наше время в нашем христианском мире одни люди, огромное
большинство людей, живут, внешним образом исполняя еще церковные обряды по привычке, для приличия, удобства, из страха перед властями или даже корыстных целей, но не
верят и не могут
верить в учение этой церкви, уже ясно видя ее внутреннее противоречие; другая же, всё увеличивающаяся часть населения уже не только не признает существующей религии, но признает, под влиянием того учения, которое называется «наукой», всякую религию остатком суеверия и не руководится в жизни ничем иным, кроме своих личных побуждений.
И противоречие это, становясь всё более и более очевидным, сделало наконец то, что люди перестали
верить в церковную веру, а в
большинстве своем продолжали, по преданию, ради приличия, отчасти и страха перед властью, держаться внешних форм церковной веры, одинаково, как католической, православной, так и протестантской, не признавая уже ее внутреннего религиозного значения.
Большинство людей, рабочий народ, хотя по внешности и держится старой, церковной веры, уже не
верит в нее, не руководствуется ею в жизни, а держится ее только по привычке, преданию и ради приличия.